Обостренное внимание к сновидениям и тем загадочным нередко символам, которые их наполняют, было вовсе не единственной причиной, повлиявшей на сближение столь разных людей, как Паули и Юнг. Другой не менее важной областью их общих интересов были так называемые психофизические эффекты, связанные с непосредственным воздействием сознания на материю.
В отличие от большинства их коллег-ученых, предпочитавших упрощенное материалистическое мировоззрение и потому напрочь отрицавших подобные эффекты как ненаучную чепуху, суеверия и мракобесие, Юнг и Паули придерживались на данный счет существенно иной точки зрения. Более того, у каждого из них имелся свой собственный, немалый и вполне убедительный опыт, свидетельствующий, что все здесь далеко не так просто.
Конкретно для Вольфганга Паули этот опыт сводился, главным образом, к удивительно стабильным и крайне странным эффектам, которые его присутствие производило на работу находящихся поблизости машин, научных инструментов и экспериментальных приборов. Все эти вещи и техника при его появлении так и норовили сломаться, отказать или войти в нештатный режим работы, и поскольку для наблюдательных коллег-ученых взаимосвязь происшествий была очевидна, за этой закономерностью вскоре закрепилось собственное название – «Эффект Паули».
Первые наиболее яркие свидетельства о проявлениях столь необычного и чреватого катастрофами эффекта относятся к периоду работы Паули в университете Гамбурга в 1920-е годы. Когда он, к примеру, первый раз появился в Гамбургской обсерватории, чтобы навестить своего друга, известного астронома Вальтера Бааде, там тут же случилась серьезнейшая авария, чуть было не разрушившая большой телескоп-рефрактор обсерватории.[1]
*
С другим близким другом гамбургского периода, знаменитым физиком-экспериментатором Отто Штерном, Паули практически ежедневно ходил обедать, однако Штерн категорически запрещал ему входить в свою лабораторию. Много лет спустя, вспоминая эти забавные меры предосторожности, Штерн признавал, что все они тогда были очень суеверны, ибо количество отмечавшихся «гарантированных эффектов Паули» было велико до такой степени, когда игнорировать это было просто невозможно.[2]
Практически все коллеги-физики, знавшие об эффекте Паули, признавали его реальность, однако, будучи не в силах объяснить природу происходящего, предпочитали трактовать это лишь как цепь забавных совпадений. Сам же Вольфганг Паули, в душе гордившийся столь необычной своей особенностью, был абсолютно убежден, что это вовсе не случайность, а четкая закономерность – пусть и с неясными пока для науки механизмами.
Такую уверенность ученому придавали вполне определенные физические ощущения в собственном состоянии. Одному из своих друзей, коллеге и ассистенту Маркусу Фирцу, Паули рассказывал, что у него заранее появлялось предчувствие приближающегося несчастья, ощущавшееся как некая неприятная напряженность, и если затем та или иная беда с техникой у кого-то поблизости действительно происходила, то он вдруг чувствовал в себе странное освобождение и облегчение.[3]
Еще один давний друг Паули, шведский теоретик Оскар Клейн, всегда имевший репутацию закоренелого скептика, предпочитал видеть в «эффекте П.» яркий пример того, как на основе достоверных фактов можно делать очевидно неверные выводы. Однако и Клейн признавал, что для людей, сильно задвинутых на мистике и оккультизме, этот случай был бы весьма убедительной демонстрацией «сверхъестественного» – когда определенные демонические личности могут влиять на окружающие их предметы, вызывая к действию некие загадочные силы.[4]
**
Если же вспомнить о позиции Карла Густава Юнга – как конкретно по этому вопросу, так и шире, относительно экстрасенсорного восприятия и парапсихологии в целом – то он всегда считал, что тотально отрицать подобные вещи могут лишь люди, отгородившиеся от мира шорами своих материалистических предрассудков. Причем твердую убежденность у Юнга подкрепляли отнюдь не теоретические умопостроения, а многочисленные результаты экспериментов с собственным организмом, если это можно так называть.
В 1909 году, к примеру, на пике сближения Юнга с Фрейдом, во время личной встречи в Вене у них зашел весьма примечательный разговор как раз вокруг темы всевозможных «оккультных» феноменов. Зигмунд Фрейд, как тут же выяснилось, придерживался на данный счет самой тривиальной материалистической позиции, считая обсуждение в принципе бессмысленным, коль скоро никаких таких феноменов в природе нет и быть не может.
Юнга столь поверхностная аргументация не на шутку стала сердить, одновременно он вдруг ощутил странное тяжкое чувство, будто диафрагма у него в груди сделалась железной и раскалилась докрасна, и в этот миг из стоявшего поблизости книжного шкафа раздался сильнейший грохот. Оба собеседника испуганно отскочили от шкафа, но Юнг при этом выразил уверенность, что это именно он и его возбужденное состояние психики вызвали такой грохот.
Фрейд, естественно, не поверил, заявив, что это полная чушь, однако Юнг настаивал, и сам толком не понимая, откуда у него такая уверенность, заявил, что точно такой же грохот сейчас повторится еще раз. Как только эти слова были произнесены, из шкафа действительно загрохотало – отчего Фрейд стал выглядеть абсолютно ошеломленным и уязвленным, а в последующем данная тема между ними уже никогда не обсуждалась…[5]
***
Возвращаясь, однако, к дружбе К. Г. Юнга и Вольфганга Паули, пора вспомнить, что их отношения формировались на фоне стремительного роста нацизма в Германии и вскоре за этим последовавшего аншлюса Австрии в 1938. Швейцарскому арийцу Юнгу это, в сущности, ничем не грозило, а вот австриец Паули с его еврейским происхождением при таком повороте событий автоматически оказался гражданином Германии со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Если уж даже престарелого Зигмунда Фрейда, не пожелавшего покидать Вену, нацисты арестовали и отправили в концлагерь как еврея, то вполне понятно, какая судьба могла ожидать Паули, по арийским понятиям имевшего 75% еврейской крови. Неоднократные попытки ученого получить швейцарское гражданство натолкнулись на глухой отказ местных властей, очевидно не желавших усложнять себе отношения с грозным соседом, поэтому со всей неизбежностью встал вопрос об эмиграции.
Перебраться в Америку Паули с женой удалось с немалыми трудностями и лишь в августе 1940 года, когда в Европе уже вовсю бушевал пожар войны. В США практически всем видным европейским физикам, бежавшим от нацизма, так или иначе довелось принимать участие в создании ядерного оружия – за единственным выдающимся исключением в лице Вольфганга Паули.
Историки науки располагают письмом к Паули от Роберта Оппенгеймера, научного руководителя Манхэттенского проекта, где тот развернуто объясняет, почему именно его, В.П., представляется целесообразным оставить вне этой строго засекреченной работы, дабы он продолжал публиковать качественные чисто научные статьи, желательно даже под разными именами, создавая у неприятеля впечатление, будто физики в Америке не занимаются ничем экстраординарным [6]. Можно, конечно, считать, причиной и эту тактическую хитрость, но имеется тут, однако, сильнейшее подозрение, что великого теоретика вполне умышленно держали как можно дальше от атомной бомбы сугубо из суеверных соображений – дабы не вызвать ненароком его знаменитый «эффект Паули».
[1] Ch. P. Enz, No time to be brief: a scientific biography of Wolfgang Pauli. Oxford University Press, New York 2002.
[2] Markus Fierz, ‘Naturerklärung und Psyche: Ein Kommentar zu dem Buch von C.G. Jung und W. Pauli’ (1979)
[3] Markus Fierz, Naturwissenschaft und Geschichte (Basle, 1988), 190.
[4] Oskar Klein, ‘Vetenskap och fördomar’, Nordisk Tidskrift 10 (1934), 493
[5] C.G. Jung, Memories, Dreams, Reflections (Glasgow, 1977), 155.; Freud to Jung, 16 April 1909 [139F], The Freud-Jung Letters, 218.
[6] Oppenheimer to Pauli, 20 May 1943 [671], PLC III, 181.
книга новостей 